Рейтинговые книги
Читем онлайн Школа на Кирочной. Потомку о моей жизни - Михаил Качан

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 12

– Мама, покажи мне дом Перцева, где вы жили до революции? – попросил я.

– Мы и после революции там жили, – сказала мама, – правда, недолго.

Мы прошли по Кузнечному переулку до Лиговского проспекта.

– Вот он, – мама показала на большое многоэтажное серое здание на другой стороне Лиговки прямо напротив Кузнечного переулка.

– У мамы с папой было 8 детей. В нашей квартире было 13 комнат, – я это слышал и раньше, но деликатно молчал.

«Детям» тогда было от 8 до 20 лет. Маме – 14. У неё обида на то, что их выселили, осталась на всю жизнь.

Аллочку мне в Ленинграде не доверяли: когда я гулял, она оставалась дома. Каждый раз, когда я уходил из дома, мама говорила мне:

– Далеко не уходи. Будь осторожен.

Но не отпускать меня было уже нельзя. Я был большой и самостоятельный мальчик.

Я быстро осваивался в городе, который еще не оправился после пережитой блокады. Город был наполнен людьми в тряпье, нищими. Инвалиды без ног катились на каких-то дощечках. Их подсаживали в трамваи, где они гнусаво пели, выпрашивая милостыню. Другие нищие, облюбовав места, где проходило много народа, ежедневно, с утра до позднего вечера сидели там, тоже прося милостыню.

Подавали мало и плохо. И не потому, что было жаль, а потому, что у людей не было денег и лишней еды. Хлеб и основные продукты питания все еще выдавались по карточкам. Нищие еду брали с жадностью, и, получив, сразу начинали есть, – видно было, что они голодные.

Возвращение отца

Папа вернулся из армии, наконец. В военной гимнастёрке. С майорскими погонами. Располневший. Очень уверенный в себе. И такой любимый, любимый.

На снимке, сделанном вскоре после возвращения отца с фронта, мама, Аллочка, папа, а сзади них я

Я не удержался и спросил его, почему он стал таким полным всего за два месяца после окончания войны. На всех фотографиях, которые он присылал с фронта, он выглядел худым.

– Знаешь, мы питались на фронте лучше, чем вы в тылу, но все же мне этого всегда было мало. А тут сразу появилось сколько угодно продуктов. Вот, например, я делал себе яичницу на 12 яиц.

– И сам всё съедал?

Я всё ещё был постоянно голодным и плохо понимал, как это можно сразу съесть яичницу из 12 яиц. Это казалось мне верхом роскошества. И одновременно – торжеством Победителей.

Вторым вопросом, который меня очень интересовал, были папины награды. Я знал, что у него есть орден Красной звезды и медаль «За оборону Ленинграда». Теперь у него оказался еще орден Отечественной войны II-й степени и медаль «За победу над Германией».

Медаль «За победу над Германией» получили все воевавшие. Впоследствии папе из военкомата прислали орден Отечественной войны I-й степени и медаль «За взятие Варшавы».

Его ордена и медали, а также все наградные документы хранятся у меня как святыни. Я знал, что папа был храбрым человеком. На фронте он был сначала ранен, а впоследствии контужен. Прошёл всю войну и пришел домой победителем.

Папа сразу же занялся ремонтом нашей квартиры. Я не знаю, где он жил всё это время. Но в комнате Рахили он не ночевал.

Папа не может найти работу

Каждый день папа с утра появлялся у нас, о чем-то тихо говорил с мамой и уходил. Мама вздыхала.

– Папа не может найти работу, – говорила она мне.

Так продолжалось недели две-три. Его никуда не принимали на работу.

В воскресенье мы все вместе обедали. В то время суббота была рабочим днем, а воскресенье выходным. Во время обеда папа сказал:

– У меня был выбор. Либо демобилизоваться и вернуться в Ленинград, либо идти служить помначштаба корпуса, стать подполковником и остаться в Австрии. Я выбрал первое. Кажется, я начинаю жалеть об этом. Зачем я вернулся? Меня никуда не берут. Я прихожу, мне говорят, что есть место, а когда заполняю анкету, мне говорят, что у меня не та квалификация. А я инженер-механик по холодильным машинам. И проработал не один год. У меня именно та квалификация, какая им нужна. И я всё понимаю, что они думают про себя, но вслух не говорят. Противно. На фронте мы об этом не думали. И пуля не разбирала, в кого ей попасть – в русского или еврея. И я как-то не понимал, что, вернувшись домой с такой войны, я снова столкнусь с неприкрытым антисемитизмом. Зачем я вернулся?

Я опять в своей комнате

Вернулся с фронта муж Рахили Натан. Они поженились еще в 1939 году, но его мобилизовали в армию на войну с Финляндией. Потом началась война с Германией. Всю войну он был на фронте, а Рахиль его ждала. И вот теперь, спустя 6 лет дождалась.

Мама сказала:

– Не волнуйся, Рахилечка, завтра мы переедем.

И на следующий день мы переезжали в свою квартиру на улице Восстания.

Собственно, «переезжать» – громко сказано. Мама и папа взяли в руки наши вещи, а мне сказали смотреть внимательно за Аллочкой, и я взял ее за руку. Попрощались с Рахилью и пошли на трамвай.

Я впервые с начала войны оказался на своей улице – улице Восстания. Чувства переполняли меня. Моя улица!

Мы поднялись по лестнице, зашли в квартиру. Открыли дверь комнаты. Я внимательно оглядел ее, комнату, которую хорошо помнил, – она мне даже снилась не один раз. Мне показалось, что она стала меньше. Но это было неважно. Главное – возникло удивительное чувство:

– Вот теперь, наконец, я дома! Вот теперь, наконец, кончилась война!!

Да, мне показалось, что война закончилась только теперь, когда я вернулся в свою комнату.

А рано утром я проснулся от того, что трамвай шел и звенел. Вагоновожатый кого-то предупреждал, что едет трамвай, перебегать перед ним нельзя, – его в случае опасности сразу не остановить.

Мы снова живем в своей коммунальной квартире

Доклеивали обои уже при нас. В первый же день мы сдирали со стекол полоски приклеенной бумаги, и я вспоминал, как в июне 1941 года мы эти полоски клеили на стекла.

В нашей комнате из старых вещей остался мамин письменный стол и дубовая книжная полка. Они потом переехали со мной в Новосибирск в 1959 г., а потом обратно в Ленинград в 2001, который уже назывался Санкт-Петербургом. Письменный стол и полка и сегодня стоят в нашей квартире в Санкт-Петербурге на канале Грибоедова.

А из новых вещей стоял раскладной диван, на котором спали мама и папа, и две узкие кровати – одна для меня, другая для Аллочки.

Был конец августа 1945 г. Вот мы и дома. Всё привычно и непривычно. Через несколько дней приехали из эвакуации бабушка и дедушка. Они стали жить там же, где раньше, в левой большой комнате с фонарем. А вот в средней комнате, где раньше жила прабабушка Двойра в своем уголке за ширмой, теперь никого не было.

– Она умерла в блокаду от голода, – сказала мама в ответ на мой вопрос.

В других комнатах нашей коммунальной квартиры жили совершенно другие жильцы.

За стенкой по очереди играли на скрипке девочка и мальчик. Они жили там в двух комнатах вместе с отцом и матерью. Их фамилия была Гоман.

А вот с другой стороны коридора, где до войны жила в трёх комнатах только семья Кольки, теперь в каждой из трех маленьких комнат жило по семье.

В первой, ближе к входной двери в квартиру, – жила одинокая тихая женщина, Евфалия Ивановна. Она ходила, как тень, и ни с кем вообще не говорила.

В следующей – жила семья из трех человек – Медведевы, муж жена и маленькая девочка, Анечка.

Наконец в третьей, ближе к кухне, теперь жила Мария Абрамовна Молдавер, пожилая женщина, которую регулярно навещал сын.

На кухне стало теснее, прибавилось керосинок и примусов. На некоторых столах стояли недавно появившиеся в продаже керогазы, более совершенные, чем керосинки.

Я выходил из дома и узнавал знакомые места. Вроде бы те же самые, но что-то в них изменилось. Два дома на улице Восстания были разрушены. Развалины одного из них разбирали военнопленные немцы. Я увидел пленных впервые. Мне очень хотелось сказать им: «Гитлер капут!», – но я сдержался. Они на меня не обращали внимания.

Вот Басков переулок, улица Красной связи, улица Некрасова, – асфальт и булыжные мостовые были все в ямах, но трамвай ходил и по ул. Восстания, и по ул. Некрасова. Дома стояли некрашеные, надписи, предупреждающие об опасности хождения по этой стороне улицы, не были стерты, остались и указатели, направлявшие в бомбоубежища.

А я радовался, что я снова живу в нашем доме, на нашей улице, и был уверен, что опять начнется та счастливая жизнь, которую я помнил и ярко представлял себе всю войну.

Мы с Аллочкой заболели коклюшем

За несколько дней до 1 сентября сначала я, а потом и Аллочка заболели коклюшем. Меня выворачивало наизнанку, кашель был какой-то изнуряющий, и полтора месяца борьбы с ним, измотали меня. Но вот он стал затихать, и, наконец, совсем прошел.

Я не очень переживал, что не пошел в школу.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 12
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Школа на Кирочной. Потомку о моей жизни - Михаил Качан бесплатно.
Похожие на Школа на Кирочной. Потомку о моей жизни - Михаил Качан книги

Оставить комментарий